Гена тихо выругался, виновато взглянул на Окилару и вышел из машины.
— Пусть домнул депутат тоже выйдет, — услышал Ефим голос пограничника.
И пока Гена препирался с пограничником, доказывая, что тот не имеет права разговаривать с депутатом — наделенным, кстати, парламентским иммунитетом — подобным образом, Окилару открыл дверцу и окунулся в море свинцового зноя.
— Извините, домнул депутат, — приложил ладонь к груди пограничник, — но на эту машину поступил сигнал.
— Что за чушь? Какой сигнал? — кипятился Гена.
— По поводу контрабанды сигарет, — оставался невозмутимым пограничник.
Застыв с открытым ртом, Гена уставился на Окилару.
— Бред какой–то, — сказал после секундного замешательства водитель. — То дорожная полиция останавливает, то вы теперь… Нас досматривали уже! — ткнул он пальцем в багажник.
— Потрудитесь открыть, — заупрямился пограничник.
— Гена, открой багажник, — тихо сказал Окилару. — Человек просто делает свою работу.
Водитель вздохнул и зазвенел связкой в поисках нужного ключа. Пружинисто взмыла вверх крышка багажника, Гена издал странный звук — какой–то оборвавшийся на середине вздох и отлетел в сторону, получив прикладом автомата в район уха. Окилару поднял руку, намереваясь что–то крикнуть пограничнику, но тут обе его руки кто–то потянул вниз, а оттуда — за спину, и сам он уткнулся грудью в машину и услышал, как за спиной щелкнули наручники.
12
Сергей положил газету на живот и закрыл глаза. Доктор прав: много читать вредно. Пока, во всяком случае. Перед глазами плавали радужные круги, тишину заглушал нарастающий звон в ушах. Позвать, что ли медсестру? Может таблетку даст, или какой–нибудь укол сделает — так ведь и сознание потерять не долго. Причем не вставая с больничной койки.
Сергей осторожно приоткрыл глаза и переложил газету на тумбочку, откуда она немедленно слетела, увлекая за собой всю стопку — то ли пять, то ли шесть газет, с чтением которых Сергей явно перестарался. Не без ущерба для собственного здоровья.
Газеты, доставленные ему вместе с апельсинами, соками и икрой, вопили огромными заголовками, захлебывались скандальной сенсацией.
Только у нас! Эксклюзивный материал о депутате–гангстере! Скандал в молдавском парламенте! Оппозиционный политик — глава преступной группировки! Ефим Окилару — лидер партии киднепперов!
Но главное — фотографии. Одна — на половину первой полосы, четыре — на втором развороте, и еще пять — на третьем. Один снимок — так себе качества — с камеры наблюдения, еще один — откуда–то сзади, и еще один — от опергруппы. Этот, последний — самый красноречивый. Взмах автомата пограничника, летящий на асфальт водитель, растерянный профиль Окилару.
И еще — Сергей, лежащий в открытом багажнике, со связанными за спиной руками, с мешком на голове.
— Всего три километра, — напутствовал его Михайлеску, будто себя уговаривал.
Три километра, мать вашу! Сам бы попробовал! Не на служебной тачке, не пристегнутый к переднему сиденью!
Депутатская «Шкода» затормозила точно по плану. За три километра до Леушенской таможни и метров за семь перед «Дачией» — постовой машиной дорожной полиции, с мигалкой на крыше и синими опоясывающими корпус полосами.
Сергей лежал на заднем сиденье «Дачии» и рассматривал потолок. Мешок плотно облегал голову, и Сергей мог не только почти свободно дышать, но и без помех видеть: при максимальном приближении к глазам мешковина оказалась прекрасным камуфляжем — снаружи никто бы и не заподозрил, что через ткань все видно. Рациональность применения мешковины явно перевешивала недостатки, нараставшие с течением времени. Сергей старался не думать о невыносимой жаре — словно его сунули головой в печь, от заливающего глаза, рот и губы пота, от расчесавших кожу лица до нестерпимого зуда ниток.
— Багажник откройте, пожалуйста! — услышал Сергей пароль. Он так и представил себе, как инспектор дорожной полиции отворачивается от водителя «Шкоды» и произносит, даже выкрикивает эти слова почему–то не ему в лицо, а в сторону своего служебного автомобиля.
Сергей щелкнул дверцей и выполз из «Дачии».
— Пригнись! — зашипел инспектор, и Сергей, согнувшись, побежал на цыпочках к «Шкоде».
— Тихонько! — шепнул водитель «Шкоды», придерживая Сергея, чтобы тот опустился в багажник как можно аккуратнее.
Сергея соединил за спиной руки и инспектор наскоро обмотал ему запястья, соорудив на прощание фальшивый узел.
— Езжайте, все в порядке! — крикнул он, выпрямившись, и перед тем, как погрузить Сергея в полнейший мрак, козырнул водителю.
Сергею показалось, что двигатель заурчал у него внутри, машина затряслась и рванула с места так, что Сергей, повернувшись на спину, еле успел раскинуть ноги и упереться носками в стенки багажника. Где он находится и что с ним происходит, он перестал понимать после того, как машина резко затормозила — как выяснилось потом, перед внезапным ухабом, а сам он на скорости не менее семидесяти километров в час ударился головой о внутреннюю обшивку. Ни пограничника, картинно бьющего водителя «Шкоды» прикладом, ни людей в черных масках, ни даже вспышек фотоаппаратов и операторов с камерами он не запомнил. Он помнил лишь взволнованное лицо Аурела из своего отдела, который совал ему под нос то пахнущий коньяком платок, то наполненную этим же коньяком бутылку.
Еще Сергей запомнил Михайлеску, который осторожно похлопывал его по плечу и что–то говорил о том, что в служебный госпиталь ему никак нельзя. Отвезли его в больницу скорой помощи, и перед тем как заснуть, Сергей долго лежал на каталке, щурился от яркого коридорного света и слушал женский голос, задававший кому–то обстоятельные вопросы, и эти вопросы, кажется, относились именно к состоянию Сергею.
Сергей взглянул на пол — там лежали рассыпавшиеся газеты. «Похищенный взят под особую охрану, его имя держится в тайне», — прочел он под снимком, представлявшим, по–видимому, отчаянную попытку эту особую тайну раскрыть. Фотография содержимого багажника была искусственно увеличена — это можно было понять по тому, что при желании снимок можно было разрезать на составлявшие его, словно мозаику, квадратики, резко ухудшившие качество изображения. Из всей фигуры Сергея фотография отображала на треть газетной полосы лишь обернутую мешковиной голову — ракурс, не представляющий, сколько не увеличивай, ни малейшего шанса идентифицировать личность жертвы.
За неделю, проведенную в больнице, Сергея, кроме мучительной головной боли, не отпускали и тягостные мысли. О газетах с собственными фотографиями на полстраницы, о коллегах по работе, таскающих ему еду, о своем сотрясении мозга и о том, почему его привезли в больницу скорой помощи, как, мать вашу, рядового пациента. Конспираторы хреновы!
Нет, продукты — за казенный ведь счет, не в счет зарплаты, а? — ему приносили ежедневно. Колбасы, масло, апельсины и яблоки. И даже икру — интересно, сколько ребята, ну, Аурел, Виктор и Михай, попеременно появлявшиеся в дверях в белом халате на плечах, с пузатым кульком в руке, — сколько из выделенных бухгалтерией денег они откладывали? Ну, чтобы собрать более–менее достойную сумму и устроить междусобойчик? Неужто отчитывались за каждый чек?
— Тебе премию дадут, — сказал в один из своих приходов Михай, чуть не опрокинувший капельницу с кавинтоном.
Ага, премию. О премии Сергей уже и не думал, как не думают о втором месте обладатели третьего, взлетевшие прямиком на верхнюю ступеньку пьедестала.
О другом размышлял Сергей. О кабинете полковника Волосатого, в который войдет без стука, не обращая внимания на вскочившую в панике секретаршу. О том, как будет молчать, открыв рот, полковник, озадаченный выбором. Или пятьдесят, нет сто тысяч долларов, дипломатический паспорт с фотографией Сергея, но вымышленным именем, билет на ближайший рейс до Франкфурта, нет лучше до Амстердама. Или же — вот он, номер сейфа в швейцарском банке, который в случае моей внезапной смерти… Да что там смерти, — стоит мне в течение недели не подтвердить пароль… Догадываетесь, что дальше? Да–да, копии моих признаний разлетятся по указанным мною же адресам. В Вашингтон пост, Дейли Телеграф, Известия и Молдавские ведомости. Соображаете, полковник? Громче, не слышу!
Ага, ответит полковник и, чуть подумав, пустит пулю в лоб.
Сергею, конечно.
Сейф в швейцарском банке? Рассказывай, домнул Платон это кому–то на том свете, а пока получай для верности еще две пули: в шею и в диафрагму.
Вариант с шантажом не годился, не просчитывался даже на уровне дешевого детектива. В лучшем случае Сергея бы хладнокровно уволили, и теперь уже бывшие коллеги в один голос и в любой момент подтвердили бы его пагубную, ставшую системой, страсть к алкоголю, многочисленные прогулы и выговоры, документальные свидетельства которых непременно представили бы любопытствующим. В худшем — отравили бы, и полковник Волосатый трагическим голосом разоблачал бы происки убийц, засланных оппозиционными силами. Внутреннее расследование непременно выявило бы нескольких таких, особо подсиживающих Волосатого «оборотней», а при определенном стечении обстоятельств, под подозрения мог попасть и министр транспорта.
